Биография стихотворения Бродского
«Воротишься на родину. Ну что ж…» (1961)
На рубеже 1950–1960-х Иосиф Бродский изучает иностранные языки (английский и польский), посещает лекции на филологическом факультете ЛГУ. В 1959 знакомится со сборником стихотворений Е.А.Баратынского, после чего окончательно укрепляется в желании стать поэтом: «Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее, тут-то я все понял, чем надо заниматься…».
С начала 1960-х начинает работать как профессиональный переводчик по договору с рядом издательств. Тогда же знакомится с поэзией английского поэта-метафизика Джона Донна, которому посвятил Большую элегию Джону Донну (1963). Переводы Бродского из Донна часто неточны и не очень удачны. Но оригинальное творчество Бродского стало уникальным опытом приобщения русского слова к доселе чуждому ему опыту барочной европейской поэзии «метафизической школы». Лирика Бродского впитает основные принципы «метафизического» мышления: отказ от культа переживаний лирического «я» в поэзии, «суховатая» мужественная интеллектуальность, драматичная и личная ситуация лирического монолога, часто – с напряженным ощущением собеседника, разговорность тона, использования «непоэтической» лексики (просторечья, вульгаризмов, научных, технических понятий), построение текста как череды доказательств в пользу какого-то утверждения. Наследует Бродский у Донна и других поэтов-метафизиков и «визитную карточку» школы – т.н. «кончетти» (от итал. – «понятие») – особый вид метафоры, сближающий далекие друг от друга понятия и образы, у которых между собой, на первый взгляд, нет ничего общего. И поэты английского барокко в 17 в., и Бродский в 20 в. использовали такие метафоры, чтобы восстановить разрушенные связи в мире, который кажется им трагически распавшимся. Такие метафоры – в основе большинства произведений Бродского. Метафизические полеты и метафорические изыски у Бродского соседствовали с боязнью высоких слов, ощущением нередкого в них безвкусия. Отсюда его стремление уравновешивать поэтическое прозаическим, «занижать» высокие образы, или, как выражался сам поэт – «нацеленность на „нисходящую метафору"».
В начале 1960-х круг общения Бродского очень широк, но ближе всего он сходится с такими же юными поэтами, студентами Технологического института Е.Рейном, А.Найманом и Д.Бобышевым. Рейн познакомил Бродского с Анной Ахматовой, которого она одарила дружбой и предсказала ему блестящее поэтическое будущее. Она навсегда осталась для Бродского нравственным эталоном.
С 1957 года был рабочим в геологических экспедициях НИИГА: в 1957 и 1958 годах - на Белом море, в 1959 и 1961 годах - в Восточной Сибири и в Северной Якутии, на Анабарском щите. Летом 1961 года в якутском поселке Нелькан в период вынужденного безделья (не было оленей для дальнейшего похода) у него произошёл нервный срыв, и ему разрешили вернуться в Ленинград. В то же время он очень много, но хаотично читал - в первую очередь поэзию, философскую и религиозную литературу, начал изучать английский и польский языки.
Во время поездки в Самарканд в декабре 1960 года Бродский и его друг, бывший лётчик Олег Шахматов, рассматривали план захвата самолёта, чтобы улететь за границу. Но на это они не решились. Позднее Шахматов был арестован за незаконное хранение оружия и сообщил в КГБ об этом плане, а также о другом своем друге, Александре Уманском, и его «антисоветской» рукописи, которую Шахматов и Бродский пытались передать случайно встреченному американцу. 29 января 1961 года Бродский был задержан КГБ, но через двое суток был освобождён. В августе 1961 года в Комарове Евгений Рейн знакомит Бродского с Анной Ахматовой.
Летом 1961 года Бродский работал над циклом «Июльское интермеццо», состоящим из девяти стихотворений. Лирическая серия тесно связана с тем, что тогда происходило в жизни Иосифа Александровича. В частности, речь идет об отъезде друга в горы, присоединении самого поэта к якутской геологической экспедиции и возвращении из нее. Цикл, оправдывая название, представляет собой интермеццо, то есть маленькое самостоятельное произведение, расположившееся между двумя крупными поэмами Иосифа Александровича – «Шествием» и «Петербургским романом».
Стихотворение «Воротишься на родину. Ну что ж…» по интонации сильно контрастирует с остальной серией. Здесь в первый раз появляется автоирония Бродского, характерная для дальнейшего его творчества. Поэт словно глядит на себя со стороны, оценивает, делает выводы. Есть у этого произведения и еще одна замечательная особенность. Оно считается первым ямбическим стихотворением Иосифа Александровича, где нашло применение интонационное членение. По множеству признаков стихотворение близко к лирическому циклу «Песни счастливой зимы», написанному через пару-тройку лет. «Воротишься на родину. Ну что ж…» – воплощение тотального отчуждения от окружающего мира, представленного одновременно в качестве глубоко интимного чувства и сознательной позиции, единственно возможного метода существования.
У лирики Бродского есть важная характерная черта – многие его произведения продолжают чужую поэтическую речь. Значительная часть стихотворений начинается с так называемого «затакта». Относится это и к «Воротишься на родину. Ну что ж…». Роль «затактового текста» играет романс Вертинского «Без женщин», датированный 1940 годом. Во время написания цикла «Июльское интермеццо» песни Александра Николаевича вновь стали звучать на территории Советского Союза. В начале 50-х ему даже разрешили выступить в крупном концертном зале Москвы – «России».
Именно печальный, в меру грустный и в меру ироничный Пьеро светских салонов и поэтических кафе начала века оказывается «собеседником» Бродского в интересующем нас стихотворении. Достаточно положить рядом два текста – «Воротишься на родину…» Бродского и «Без женщин» Вертинского, чтобы увидеть их параллелизм. Мы ограничимся тем, что процитируем несколько строф романса, курсивом выделив параллели:
«Как хорошо без женщин и без фраз,
Без горьких слез и сладких поцелуев,
Без этих милых, слишком честных глаз,
Которые вам лгут – и вас еще ревнуют.
Как хорошо без театральных сцен,
Без долгих благородных объяснений,
Без этих истерических измен,
Без этих запоздалых сожалений.
<...>
Как хорошо проснуться одному
В своем уютном холостяцком flat’е,
И знать, что ты не должен никому
Давать отчеты ни о чем на свете.
Как хорошо с приятелем вдвоем
Сидеть и пить простой шотландский виски,
И улыбаясь, вспоминать о том,
Что с этой дамой вы когда-то были близки...»
Сравним у Бродского:
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
Синтаксически-ритмическая близость двух текстов очевидна – и сколь разителен при этом контраст. Иронично-манерная салонность Вертинского, с его «простым шотландским виски», «уютным холостяцким flat’ом», – и скупая, горькая интонация Бродского, в чьем тексте – дешевое красное вино, путь «пешком с шумящего вокзала». На одном полюсе – «долгие благородные объяснения», на другом – едва ли не советско-казенное «любить не обязан». Контраст двух эпох – Серебряного века с его порой фальшивой мишурой и «черно-белого рая новостроек» шестидесятых. Именно это несоответствие и порождает напряженность поэтического диалога-отталкиванья, именно оно и делает его возможным. В вызванной коммунистическим экспериментом обнищании внешней, вещной стороны жизни, в прорежении ее ткани, исчезновении всякой скрашивающей, наполняющей быт уютом предметности мира, кроется одна из причин, в силу которой в России послевоенная поэзия обернулась лицом к метафизике, к последним вопросам бытия. Сквозь полинялый, убогий лик мира стала просвечивать его сущность...
Идейно-тематический анализ стихотворения
Начало стихотворения «Воротишься на родину. Ну что ж…» является «языковым ключом», позволяющим автору войти в художественное пространство и время. Так, например, эта фраза формально и тематически накладывается на фрагмент фразы главного героя пьесы Грибоедова, которая, в свою очередь, указывает на включение грибоедовского текста в литературную традицию: «Когда постранствуешь, воротишься домой, // И дым Отечества нам сладок и приятен (Гомер–Овидий–Державин)» = «Воротишься на родину. Ну что ж…». Сам выбор и Грибоедовым, и Бродским глагола «воротиться» из синонимического ряда «вернуться, возвратиться, воротиться» не случаен, поскольку определяет разговорный тон, т.е. создает иллюзию разговора при отсутствии понимающих собеседников. Текстуальное «наложение» задается совмещенной с темой странствий темой одиночества, формальным выражением которой становится синтаксическая конструкция с глаголом 2-го лица, прочитывающаяся и как определенно-личная, и как обобщенно-личная.
Интересно, как в стихотворении используются формы глаголов, построение предложений. Они отражают характер, тон размышлений, которым предается герой стихотворения.
Применение будущего времени в начале стихотворения+повелительное наклонение как указание того, что нужно будет сделать в будущем – воротишься – гляди, воротишься – купи, смотри и думай. В середине стихотворения – начальная форма глагола – винить, любить. Затем прошедшее – провожала – возвращение в прошлое, и опять – идти, поймать, понять, заботиться – начальная, неопределённая форма глагола. А последняя частица –ся – снова возвращение к себе.
В этом стихотворении привлекают еле видимые сдвиги, изменения привычных, устоявшихся языковых форм. Поэт вроде бы не нарушает никаких норм, при этом самые простые фразы приобретают новое звучание и новые оттенки смысла. «Кому теперь в друзья ты попадешь?» Попасть можно впросак, можно в сети, в лапы к врагу, в аварию, в неудобное положение, наконец. Но «в друзья»? Это означает, что лирический герой пассивен, он не выбирает этих друзей, да и друзья ли они в самом деле? Или это просто очередные ненужные и праздные знакомства, по инерции называемые дружбой?
Тема странствий, переданная через корреляцию словосочетаний «воротишься домой» = «воротишься на родину…. на родину спеша», раскрывает тему родины как тему «малой» родины. Однако, открыв прецедентной фразой текст, Бродский дальше демонстрирует принципиальную особенность своего одиночества как соединения трагизма и избранничества.
«Во всем твоя одна, твоя вина, //и хорошо. Спасибо. Слава Богу» — кульминация стихотворения. Эти строки являются и поворотным моментом: автор переходит к использованию безличных конструкций, обыгрывающих слово-отношение «хорошо». Центральной точкой стихотворения является корень «вин». После кульминации он эволюционирует из своего тварного, материального значения «вина» как напитка («Воротишься, купи себе на ужин // какого-нибудь сладкого вина») в значение более личное.
Это превращение «вина» в «вину», обращение к Богу, а также последующие «игры» со «светом» и «тьмой» в тексте говорят о возможности найти в тексте и пласт, связанный с обыгрыванием библейских образов.
После кульминации-прорыва лирический герой будто срывается на личные, сокровенные размышления, приходя в конце стихотворения к переосмыслению его начала «Как хорошо, на родину спеша, // поймать себя в словах неоткровенных».
Парадигму одиночества у Бродского составляют отрицательные местоимения: «до смерти любить тебя никто на свете не обязан», некого винить, никем не связан; «во тьму ничья рука тебя не провожала». При этом столь детально представленное одиночество оценивается поэтом положительно — «хорошо». Тем самым возникает смысловой оксюморон, формально усиленный анафорой «как хорошо». Особая тональность стихотворения определяется ритмическими перебивами, маркирующими напряженность внутренней речи поэта.
«Как хорошо, что ты никем не связан». Нам привычнее сказать «ничем не связан», но в стихотворении именно «никем», и это означает не только отсутствие связей, но и то, что героя никто не удерживает, не связывает.
«До смерти любить тебя никто на свете не обязан» — тут опять прорастает новый смысл из-под привычного трафаретного словосочетания. «До смерти любить» — это значит любить очень сильно.
И как только лирический герой освободился полностью, разорвал связи с другими людьми, почувствовал и прочувствовал «сиротство как блаженство» (Ахмадулина), как только он отрешился от мира… он может ВНОВЬ к этому миру обратиться, прислушаться к нему и к себе и «вдруг понять, как медленно душа заботится о новых переменах».
Какое слово здесь важнее: «медленно» или «заботиться»? На чем нужно сделать смысловой и интонационный акцент? Кажется, важно и то и другое. Душа воспринимает новое, «заботится о переменах», но делает это медленно, постепенно осваиваясь в новой обстановке. Не хочется вылезать из уютной раковины одиночества, но лирический герой СПЕШИТ на родину, сам того не замечая и почти боясь себе в этом признаться… |